Лариса Миллер
На дерева дробится лес. Небесный свод – на семь небес. Жизнь распадается на годы Трудов, неволи и свободы. Дробится смерть на черепа. И лишь любовь, что так слепа, Способна зреть миры и блики В Одном Лице, в Едином Лике.
Сыграй, прошу, сыграй. И вдруг обрыва край, И диких звуков бездна, И бегство бесполезно. По острию ножа Проходишь, ворожа. И каждый звук продленный, Как провод оголенный. Тут край. Остановись. Но ты взмываешь ввысь, Стихающая нота – Площадкою для взлета.
Тончайшим сделаны пером Судьбы картинки, И виснут в воздухе сыром На паутинке. Летящим почерком своим Дожди рисуют, И ветер легкие, как дым, Штрихи тасует. … Рисуют, будто на бегу, Почти небрежно. Я тот рисунок сберегу, Где смотришь нежно. Живу, покорна и тиха. И под сурдинку Колеблет ветер два штриха И паутинку.
Благие вести у меня. Есть у меня благие вести: Ещё мы целы и на месте К концу сбесившегося дня;
На тверди, где судьба лиха И не щадит ни уз, ни крова, Ещё искать способны слово, Всего лишь слово для стиха.
Летаем, господи, летим. Мелькают пестрые картинки: Ребячьи быстрые ботинки, Костер, тропинка, солнце, дым,
И дом, и сад, и маков цвет, И тени, и лучи, и тени, И чьи-то смуглые колени… И нет конца, и смерти нет.
В краю лазури и росы, В котором ни конца, ни тленья, Порхают дети. И в варенье Ребячьи щеки и носы.
А за последнею строкой – Размах, раздолье и покой Страницы. За последним шагом – Просторы с речкой и оврагом. И за прощальным взмахом рук – Рассвет, и разноцветный луг, И ливень. За предсмертным стоном Весь мир, звучащий чистым тоном.
Неясным замыслом томим Или от скуки, но художник Холста коснулся осторожно, И вот уж линии, как дым, Струятся, вьются и текут, Переходя одна в другую. Художник женщину нагую От лишних линий, как от пут, Освобождает – грудь, рука. Еще последний штрих умелый, И оживут душа и тело. Пока не ожили, пока Она еще нема, тиха В небытии глухом и плоском, Творец, оставь ее наброском, Не делай дерзкого штриха, Не обрекай ее на блажь Земной судьбы и на страданье. Зачем ей непомерной данью Платить за твой внезапный раж? Но поздно. Тщетная мольба. Художник одержим до дрожи: Она вся светится и, боже, Рукой отводит прядь со лба.
В людском потоке – маленькая точка. Не тронь, стихия, старшего сыночка И младшего сыночка пощади. Ведь даже если их прижму к груди, То не спасу. Ах, не накрой лавиной Того, седого. Это мой любимый. Пусть мои дети и любимый мой, Уйдя из дома, вновь придут домой.
Мягкий свет на землю льётся. Жизнь идёт, и мне поётся. Это вечное ля-ля Терпит бедная земля.
А пою одно и то же. На вчерашнюю похожа Песня нынешнего дня – Ни веселья, ни огня.
Жизнь моя – подобье плача. Научи меня иначе Петь, о Боже, научи, От печали излечи.
Пережди, говорят, пережди этот ливень. Только как переждешь, если он непрерывен. Я навстречу дождю выхожу из укрытья И, сливаясь с дождем, становлюсь его нитью, Чтоб, как он, обладать неотъемлемым правом Припадать, припадать к этим листьям и травам, К чьим-то лицам, плечам. Но, как ливня частица, Я боюсь, что умру, если он прекратится.
Осенний ветер гонит лист и ствол качает. Не полегчало коль еще, то полегчает. Вот только птица пролетит и ствол качнется, И полегчает наконец, душа очнется. Душа очнется наконец, и боль отпустит. И станет слышен вещий глас в древесном хрусте И в шелестении листвы. Под этой сенью Не на погибель все дано, а во спасенье.
Я в новый день вступаю не спеша, Когда луны растает в небе долька, От холода сробев и не дыша, В него вхожу по щиколотку только, Как в реку, что светла и велика; И наклоняюсь, не пройдя и пяди, Чтобы коснуться пальцами слегка Незамутненной неподвижной глади. Глядит ли кто вослед иль не глядит, Как ухожу из обжитого края Минувших дней? И, бликами играя, Грядущее мне пальцы холодит.
Досадно, Господи, и больно, Что жизнь Тебе не подконтрольна. Она течёт невесть куда И утекает, как вода, И тает, как весной сосулька… Осталось с гулькин нос, а гулька – Из не особо крупных птах, И кроме бедной рифмы «прах» Не нахожу другой удачной, Чтоб поделиться думой мрачной О жизни суетной, дурной, Надсадной, как звонок дверной, Как в кухне сорванные краны, О жизни, ноющей, как раны, Немыслимой, такой-сякой, Где счастья нет, но есть покой, Да и покой нам только снится… А впрочем, если уж делиться, То не предчувствием дурным, А мёдом, молоком парным.
Поверить бы. Икону Повесить бы в дому, Чтобы внимала стону И вздоху моему. И чтобы издалёка В любое время дня Всевидящее око Глядело на меня. И в завтра, что удачу Несёт или беду, Идти бы мне незрячей У Бога на виду.
Помоги мне уйти от запутанных троп, Непролазных завалов, дремучих чащоб, Опостылевшей битвы за каждую пядь. Дай мне дверь и порог – буду дом охранять.
На одной из дорог отыщи, помани – Стану преданным другом на долгие дни. Буду сон твой хранить и не спать до зари, Ни на шаг не уйду от привычной двери.
Чтобы новой тропы не распутывать нить, И не выть на луну, и тебя не будить.